Морли Каллаган - Подвенечное платье [Сборник рассказов]

— Берта Медисон. Мы тогда носили на голове огромные банты из широких лент. Я и сейчас еще помню некоторые из тех сказок. В тот вечер, когда я прочла о том, какой хороший хирург твой сын и какую чудесную операцию он сделал, я пролежала всю ночь, не смыкая глаз, и вспоминала твои сказки. Ведь это было просто удивительно, как ты могла придумывать на ходу такие забавные истории; и поэтому нет ничего странного, подумала я, что твой мальчик способен на такие дела. Мне припоминается одна сказка, которую ты долго-долго рассказывала с многими продолжениями; эта сказка была как яркий, разноцветный ковер.

— Помню, — произнесла миссис Мэссей, сдерживая волнение.

Неожиданно Мэри вскинула голову. Лицо ее пылало, голубые глаза ярко светились. Она глядела с какой-то отчаянной решимостью. Охваченная неизъяснимым восторгом, миссис Мэссей вся подалась вперед и на ее крупном лице появилась едва заметная улыбка, разомкнувшая губы. Радость переполняла их сердца. Не в силах произнести ни слова, задыхаясь от волнения, они в каком-то порыве потянулись друг к другу. Внезапно Мэри разрыдалась. Она плакала, безнадежно качая головой и прикладывая к глазам маленький носовой платок.

— Мэри, дорогая! Что с тобой? Почему ты плачешь?

— Не знаю.

— Ну тогда перестань, — проговорила миссис Мэссей с раздражением. Но и она почувствовала, как увлажняются ее глаза. — О Мэри, дорогая Мэри! — заговорила она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Ох, милая, о боже.

Она попыталась храбро улыбнуться: теперь их ссора уже не казалась ей такой уж важной и значительной. Какой толк в том, что ее жизнь была полной и интересной, а жизнь Мэри — беспросветной, — ведь они были молоды когда-то, а теперь обе они старухи.

После полуночи в канун рождества сотни людей молились у колыбели младенца Иисуса, стоявшей с правой стороны алтаря под вечнозелеными ветвями в церкви Святого Малахия. В ту ночь шел сильный снег, и к колыбели, через всю церковь, тянулась слякотная дорожка. Сильванус О' Мера, старый смотритель, который помогал сооружать колыбель, и отец Горман, тучный, краснолицый и вспыльчивый приходский священник, — оба сошлись на том, что в их церкви никогда еще не было столь похожего, словно настоящего изображения младенца Иисуса, его колыбели и уголка вифлеемских ясель.

Но ранним утром рождественского дня отец Горман примчался к О'Мера с бледным, без кровинки лицом, возбужденно размахивая руками. Увидев смотрителя, он воскликнул:

— Приключилось нечто ужасное! Где Иисус-младенец? Колыбель пуста!

Старик О'Мера, который верил в чудеса, отличался набожностью, простодушием и считал себя самым близким к богу человеком в церкви, страшно удивился и лишь прошептал:

— Кто же мог его взять и зачем?

— Посмотри сам в колыбель, если не веришь.

С этими словами священник схватил смотрителя за руку и потащил за собой в церковь. Колыбель была пуста — фигурка младенца Иисуса исчезла.

— Кто-то взял ее, конечно. Не улетела же она сама! Но кто? Вот в чем вопрос, — сказал священник. — Когда ты ее видел в последний раз?

— Знаю, что ночью она была здесь, — ответил О'Мера, — потому что после полночной мессы, когда все ушли, я видел, как миссис Фаррел и ее мальчуган стояли здесь на коленях и молились, а когда они поднялись, я пожелал им веселого рождества. — Может, она взяла?

— Какая глупость, О'Мера. Миссис Фаррел самая богобоязненная женщина в приходе. Я приглашен к ним сегодня на рождественский обед.

— Я заметил, что она собиралась было уже идти домой, но ее мальчуган захотел остаться и все молился у колыбельки; после того, как они ушли, я сам прочитал несколько молитв и младенец Иисус был все еще на месте.

Ухватив О'Мера за руку, священник возбужденно зашептал:

— Это определенно дело рук коммунистов или атеистов. — Он весь побагровел. — Уже не первый раз они наносят нам удар, — выпалил он.

— А зачем коммунистам фигурка младенца Иисуса? — наивно спросил О'Мера. — Вряд ли они хотели бы, чтоб фигурка напоминала им, что всевышний заодно с ними. Думаю, они бы не стерпели, что Он с ними заодно.

— Э, они взяли фигурку, чтобы посмеяться над нами и осквернить церковь. О'Мера, ты, кажется, забыл, в какое время мы живем. А почему они устроили пожар в церкви?

О'Мера ничего не ответил: он был очень предан отцу Горману, и ему не хотелось напоминать священнику, что происшедший несколько месяцев назад небольшой пожар в церкви начался от окурка сигареты, который отец Горман оставил в кармане, когда переоблачался в церковное одеяние; не зная, что сказать, он помолчал немного, а потом прошептал:

— А может, кто-нибудь и вправду захотел утащить от нас Бога, как вы думаете?

— Лишить нашу церковь Бога?

— Ага. Утащить Его.

— Да разве можно утащить Бога из церкви? — Оставь эти глупости, старик.

— Но все-таки мог же кто-нибудь задумать такое, понимаете?

— О'Мера, ты рассуждаешь, как идиот. Неужели, тебе не понятно, что, говоря так, ты играешь на руку атеистам? Разве изображение Бога есть Бог? Разве мы поклоняемся идолам? Нет. Чтоб я больше этого не слышал! Если, коммунисты и атеисты однажды пытались поджечь церковь, они не остановятся, пока не осквернят ее. О господи, почему на мою церковь ниспадают все эти прегрешения? — Вне себя от волнения, он бросился из церкви, крикнув: — Позвоню в полицию!

Все это предвещало ужасное рождество для прихода. Явились полицейские и приступили к опросу. Примчались корреспонденты. Они фотографировали церковь, отца Гормана, который накануне произнес проповедь, напугавшую прихожан, ибо, войдя в раж, он принялся со свойственным ему красноречием клеймить осквернителей храма господня. Мужчины и женщины в праздничной одежде, выйдя из церкви, сокрушенно качали головами. Всем хотелось знать, как поступит вор с фигуркой младенца Иисуса. Все они были оскорблены в своих лучших чувствах, взволнованы и терялись в догадках. Да, теперь уж на много лет вперед будет о чем поговорить за рождественскими обедами.

Но Сильванус О'Мера уединился от всех и страдал от глубокой печали. Время от времени он заходил в церковь и заглядывал в опустевшую колыбель. Его обуревали страшные предчувствия. Одна мысль о том, что кто-то собирается Его обидеть, рассуждал О'Мера, уже причинила бы боль всевышнему. А каково Ему пережить такое оскорбление? Накануне ночью О'Мера чувствовал, что сам всевышний витает над колыбелью, а сейчас Он, наверное, покинул церковь. И не потому, что исчезла фигурка младенца Иисуса, рассуждал О'Мера, а потому, что кто-то осквернил это место и тем оскорбил всевышнего. Да, убеждал он себя, могут быть такие деяния, которые вынуждают Его покинуть святое место. Трудно, очень трудно знать, где находится всевышний. Конечно, Он всегда в церкви, но куда же подевалась та частица Его, которая витала у колыбели?

Он не осмелился задать этот вопрос прихожанам, которые небольшими группками толпились у церкви и похоже грозили кому-то. Размахивая руками и раздувая щеки, они толковали о том, что делают со всевышним в Мексике и Испании.

Но когда все разошлись по домам, чтобы приняться за рождественские обеды, О'Мера тоже почувствовал, что настало время подкрепиться. Он вышел из церкви и остановился у входа, вознося хвалу всевышнему за то, что к рождеству он послал для детей столь обильный снег. Тут он увидел, как к церкви вместе со своим сынишкой идет миссис Фаррел — самая очаровательная и уважаемая в приходе женщина. Лицо миссис Фаррел выражало непреклонность и отчаяние; она так спешила, что ее пятилетний сынишка, которого она крепко держала за руку, едва поспевал за ней бегом. Временами малыш, который тянул за собой большие красные санки, делал попытки остановиться, тогда мать дергала его за руку, словно набитый тряпьем куль, ноги малыша отрывались от земли, и он начинал хныкать: «Ох, мамочка, ох, мамочка, отпусти». Его красный теплый костюмчик был весь в снегу.

— Веселового вам рождества, миссис Фаррел, — встретил ее О'Мера. А потом обратился к малышу. — Почему это ты такой надутый в праздник? Что случилось, сынок?

— Ничего себе — веселое рождество, куда уж больше, мистер О'Мера, — торопливо заговорила женщина.

Раньше она не обращала внимания на смотрителя и при встрече с ним лишь кивала ему головой. Сейчас она была так зла, что и подавно не хотела с ним разговаривать.

— Где отец Горман? — спросила она требовательно.

— Наверное, все еще в полицейском участке.

— В полицейском участке! Спаси нас боже! Ты слышал это, Джимми? — воскликнула она и так дернула малыша за руку, что тот, описав дугу, выскочил у нее из-за спины, откуда с любопытством глядел на О'Меру. Малыш убрал со лба клок спутанных волос и уставился на О'Меру. — О господи, какой ужас! — произнесла миссис Фаррел. — Что же мне теперь делать?